222

Маркс прекрасно знал о влиянии производственного процесса и его деструктивной причине - разделении труда, но тем не менее верил (или хотел верить), что технологическое развитие сможет разрушить капитализм. Но все это, скорее всего, останется тем, чем было всегда. Это верно как для цивилизации, так и для капитализма.

Цивилизация, обладающая той формой, которую дает технология, неотделима от остальных социальных законов - мирового ландшафта капитала - и олицетворяет и выражает свои глубочайшие ценности. "Мы имеем только целиком технологические условия", - приходит к выводу Хайдеггер, и эта формулировка сама по себе достаточна, чтобы развеять миф о "нейтральности" технологии.

С момента возникновения, в результате разделения труда технология до сегодняшнего дня являлась допущением, подавленным как объект внимания. С момента, когда обобщенная технизация характеризует мир и является наиболее существенным аспектом современной жизни, завеса поднялась. Надвигающаяся колонизация технологией повседневной жизни и систематическое изменение физического окружения не может более игнорироваться или утаиваться. Рождаются тысячи вопросов.

Здоровье - первый вопрос. Так, мы являемся свидетелями возрождения и увеличения болезней, которые способны противостоять индустриальной медицине, претендующей на их искоренение. Антидепрессанты маскируют определенные симптомы возрастающей степени тоски, депрессии, беспокойства и разочарования (по определенным сведениям, некоторые из них также приводят к импотенции), в то время как мы позволяем остаться в тени богатству, разнообразию и непосредственности, которые технология выхолащивает из наших жизней.

Что же является культурным духом, который представляет собой притупленный критицизм и сопротивление и в результате легитимизирует нелигитимное? Не что иное, как постмодернизм, который в итоге может достичь периода упадка, своего морального и интеллектуального банкротства. Сила Бенхабиб предлагает яркую версию постмодерна в трех тезисах: "Смерть человека понимается как смерть автономного, самомыслящего субъекта, способного к принципиальному действию; смерть истории понимается как потеря эпистемологического интереса к истории враждующих групп в процессе конструкции их прошлых повествований; смерть метафизики понимается как невозможность критиковать легитимные институции, практики и традиции иначе, как через имманентную аппеляцию к самолегитимизации "небольших повествований". Маршал Берман определяет постмодернизм как "философию отчаянного маскарада, радикальный интеллектуальный шик, контрапункт цивилизационного коллажа, происходящего внутри нас".

Постмодернисты защищают разнообразие, различие, гетерогенность, привередливо рассматривая реальность как флюид и неопределенность. Актуальная параллель к этому - движение товаров с инструкциями, лежащих на полках и бессмысленно циркулирующих в глобализированном и унылом фаст-фуд потреблении.

Постмодерн настаивает на поверхностности и старается дискредитировать любые представления об аутентичности. Скрытые смыслы не допускаются, любыми универсалиями пренебрегают в пользу предполагаемой специфики. С другой стороны, значение универсальной гомогенизированной технологии принято без всяких сомнений.

Начало поражения движения 1960-х и растущее замешательство на протяжении последующих десятилетий упадка и реакции, постмодернизм - вот название той прострации, в результате которой появляются ужасающие факты. Донна Харэвэй счастлива принять настоящее как мир техноприроды и технокультуры и определяет постмодерн как капитуляцию. Технологии, по-видимому, всегда были, "выхода из этой культуры нет", "природное" - это не более чем распространенная натурализация культуры. В итоге, нет "природы", чтобы ее защищать, "мы все киборги". Этот станс явно извлекает выгоду из войны против природы, более определенно из войны против женщин, местных обычаев, уцелевших видов и против любой несмодулированной жизни.

Для Харэвэй технологический протез "становится фундаментальной категорией для понимания наших наиболее интимных сторон". Так как мы слиты с машиной, "технонаука становится бесспорной наукой для нас". Не удивительно, что она бранит тех, кто сопротивляется генной инженерии, и напоминает, что мир слишком "грязен и неопределен" для простейших вердиктов в отношении технонауки. Дэниэл Вайт пишет, подражая Харэвэй: "Мы все становимся киборгами. Какими созданиями мы хотим быть? Хотим ли мы быть вообще живыми созданиями? Могут ли машины быть лучше? Какими машинами мы можем стать?"